Под волнами Баренцева моря

"Державин" - старый грузо-пассажирский пароход. Тяжело поднимаясь и переваливаясь на волнах, скрипя всем корпусом при каждом их ударе, он не спеша движется на восток вдоль северного побережья Кольского полуострова. В иллюминатор виден только туман. Выхожу на палубу. "Державин" плывет в белом молоке, давая протяжные низкие гудки. К материку со стороны Ледовитого океана идут свинцовые, угрюмые волны. Ветер непостоянный, легкие порывы часто сгоняют туман, и тогда через белесую трепещущую пелену проступают очертания близкого берега - видны голые окатанные сопки, круто обрывающиеся в море, и небольшие языки сочной зелени, покрывающей их склоны. Иногда проглядывает солнце. Местность сразу же преображается: в потоках света ярко сверкают се-ребристые снежники, сползающие с северных склонов крутых вершин, и на зеленом ковре тундры у основания сопок выступают многочисленные озера.

Север, Баренцево море! Для меня путешествие сюда началось еще в январе 1963 г. Полгода тому назад на вечере спортсменов-подводников Ленинграда я увидел выставку фотоснимков, а позднее и фильм о Баренцевом море. Черное море, бередившее сердце кефалями, ставридами и крабами, потеснилось.

Обитатели моря, смотревшие с цветных фотографий, поразили меня своей необычной формой и цветом. Огненные звезды, разноцветные ежи, подводные леса водорослей в удивительно чистой воде - все это ожило в фильме и еще раз цепко прошлось по душе. Однако чудеса были не только на экране. После окончания фильма один из знакомых подводников потащил меня к большому объявлению, гласившему, что желающие могут летом поехать работать на Баренцево море, в Мурманский морской биологический институт (ММБИ), расположенный в поселке Дальние Зеленцы. Желающих оказалось значительно больше, чем вакансий. Через неделю только троим из двадцати претендентов было выдано разрешение на въезд. Мне повезло. Я был в числе этих троих.

Теперь, получив отпуск, я еду работать в группу подводных исследований ММБИ. Кем работать и что делать - это мало интересует меня. Я знаю только, что работа будет связана с погружениями в акваланге в том самом Баренцевом море, к которому я стремился последнее время. Для меня этого вполне достаточно.

Впереди по курсу открылся вход в широкий фиорд. В его глубине слева на склоне кряжа прилепилось небольшое строение - портопункт Дальние Зеленцы. Вот и пристань. Встретивший меня парень в старом разлезшемся свитере, прожженной штормовке, дырявых ботинках, от которых более или менее сохранился только верх, и был тем самым Мишей Проппом, который демонстрировал на вечере свои фотографии, фильм о Баренцевом море и производил отбор в экспедицию.

Мы медленно поднимаемся от причала вверх по склону. Здесь хорошо проявляются следы недавнего оледенения: из зелени и хлюпающей под ногами грязи вылезают многочисленные валуны, гранитные скалы покрыты глубокими бороздами. Подъем кончился. Отсюда, с вершины гряды, хорошо видна вся небольшая закрытая бухта, у входа в которую разбросано несколько островов. Они надежно прикрывают бухту с моря, оставляя справа и слева два небольших прохода. Идеальное место для стоянки судов - никакие ветры не могут здесь сильно задувать. В этой природной гавани покачивается на волнах всего два-три кораблика. Вдоль берега вверх по склону поднимаются стандартные серые кубики - дома поселка. Здание Мурманского морского биологического института стоит на берегу пролива у самой воды. От парадного входа в море уходит покосившийся пирс. Его опоры, облепленные водорослями и ракушками, торчат над водой на добрых пять метров. Идет отлив. "Через пару часов вода спадет еще больше и отлив достигнет своего максимума, вот тогда удобнее всего будет спускаться под воду, - говорит Пропп, - а пока идем в лабораторию - подберешь себе гидрокостюм, груза и акваланг".

Тут же в лаборатории Пропп проводит краткий инструктаж по методике плавания в Баренцевом море. Слушая Проппа, я вспоминаю и то, что рассказал мне в Ленинграде об особенностях плавания на Севере Борис Котлецов, опытный водолаз, работавший несколько раз в группе подводных исследований ММБИ. Итак, все, что я должен буду проделать в свой первый спуск, укладывается примерно в следующую схему. Самое главное - это не утонуть. А чтобы не утонуть, лучше всего не погружаться. Но коли я все-таки вздумал спуститься под воду, то не следует забывать дышать. Тонут люди в основном оттого, что забывают это делать. Ни в коем случае не вынимать загубник до тех пор, пока не выйду из воды. Обмен впечатлениями - после выхода на берег. Груза и ласты призваны не преумножать мои страдания под водой, а уменьшать их, необходимо не забыть их надеть. Страховочный конец связывает меня с поверхностью. Хоть он и страховочный конец, но всегда почему-то исчезает в тот самый момент, когда более всего необходим. Спустившись на грунт, я должен его сразу же схватить, просигналить наверх, что все в порядке, и не выпускать до конца погружения. Еще нужно удалить лишний воздух из-под костюма и как следует обжаться, в противном случае все попытки погрузиться под воду будут напрасны. Следует тщательно следить за ушами, ибо они обладают удивительным свойством преподносить сюрприз своему владельцу, особенно если тот погружается, как кирпич, брошенный в воду. "Скорость спуска, - подчеркивает Пропп, - зависит от умения быстро уравновесить давление на барабанную перепонку, а не от умения ее порвать".

Через два часа, когда отлив достиг своего максимума и, стало быть, пора отправляться на погружения, в лабораторию входят еще два спортсмена- подводника, работающие в группе Проппа, - механик Виктор Иогансен и кандидат медицинских наук Станислав Амбарцумович Аганезов. В шлюпке мы переправляемся через пролив на остров Немецкий, с берега которого мне и предстоит спуститься под воду. "Основное - это не спешить", - говорю я себе, одеваясь как можно более тщательно и стараясь ничего не упустить. Влезаю в водолазный костюм, надеваю ласты, груза и перчатки. Станислав обвязывает меня страховочным концом и помогает надеть акваланг. Сделав два шага, я лег на поверхность воды и обжался, как мне показалось, очень тщательно, затем перегнулся в пояснице и выбросил ноги вверх. Вместо того чтобы погрузиться, я завис вниз головой. Поскольку это далеко не лучший способ плавания, Пропп подтащил меня к берегу: "Грузов маловато". К двадцати свинцовым чушкам на поясе я прибавил еще четыре. Добавочный свинец примирил меня с законом Архимеда и излишней плавучестью.

Самое удивительное - вода. В сравнении с Черным морем, где летом видимость у берега не превышает 10 метров, здесь светло-голубая дымка отодвинулась значительно дальше. Весь ландшафт четко выделяется в кристально чистой воде. От берега вниз уходит крутой склон, покрытый мелкой галькой. С глубины 2 метров поднимаются леса водорослей. Отлив, и ламинарии протянули свои длинные стебли по поверхности воды, образуя над дном коричневый подвижный свод. Там, где склон кончается и переходит в небольшие террасы, - колонии ежей. Кое-где видны отдельные морские звезды и продолговатые животные, по форме напоминающие ручной мяч.

Со всех сторон льется удивительный мягкий свет. Дополнительная подсветка воды от белого каменистого дна создает голубовато-серебристое сияние, идущее снизу вверх. В основании террас гроздьями растут актинии, животные, напоминающие яркие хризантемы. Расщелины подводного склона покрыты сплошной коркой мягких губок, оранжевых и красных. На их фоне выделяются крупные многолучевые звезды солястр, бархатистые, насыщенного вишневого цвета. Шум работающего акваланга и журчание пузырей выдыхаемого воздуха заглушают все звуки. Задерживаю дыхание. Последние пузыри поднимаются вверх. Безмолвный мир наполняется легким скрипом и хрустальным постукиванием. Чувствую рывок веревки - это с поверхности мне напоминают о том, что необходимо дышать, и запрашивают о самочувствии. Легкое подергивание сигнального конца приподнимает меня со дна. В ответ я выпускаю целый сноп пузырей, и, мягко оттолкнувшись от камня, плыву вниз вдоль склона. Через несколько метров конец, идущий на поверхность, натягивается. Все мои просьбы выдать еще страховочного конца не трогают страхующего. Подводным обитателям я, очевидно, напоминаю резвого пса, которого хозяин вывел на прогулку на слишком коротком поводке. Возвращаюсь немного назад и в сторону. Склон, идущий от последней террасы, постепенно понижается и плавно переходит в ровное песчаное дно.

Начинаю мерзнуть. В начале спуска одно из герметизирующих колец на перчатке соскочило. Вода постепенно залила весь рукав, а затем и добрую половину костюма. Двигался я мало - больше смотрел, и холод ощущается все сильнее. Зубы начинают лязгать так, что можно выпустить загубник. Мелкая противная дрожь не дает ничего рассмотреть. Мне пора выходить.

Когда я вылез на камни, то, видимо, больше походил на утопленника, чем на счастливого человека, только что увидевшего предмет своей многолетней любви. "Нормально!" - замечает Станислав Амбарцумович, помогая мне раздеться. Виктора тоже не удивишь. Он здесь уже не первый летний сезон. Зрелище мокрого и дрожащего аквалангиста напоминает ему те времена, когда Пропп и еще несколько фанатиков впервые приехали на Баренцево море. В самодельных гидрокостюмах, вооруженные самодельными аквалангами, они тогда ежедневно спускались под воду и, как правило, вылезали совершенно мокрые. Костюмы, склеенные из тонкой резины, постоянно прорывались даже от легкого соприкосновения с многочисленными морскими животными. Если после спуска у водолаза оставались сухими хотя бы несколько квадратных сантиметров поверхности одежды, то считалось, что ему очень повезло. Акваланги заряжали сжатым воздухом от небольшого авиационного компрессора АК-150. Воздух был плохо очищен и всегда содержал некоторое количество компрессорного масла, которое не задерживал кустарный маслоотделитель. В результате на поверхности воды, там, где появлялись пузыри выдыхаемого воздуха, растекались радужные масляные пятна. Качество воздуха не отвечало минимальным требованиям, но на такие мелочи внимания никто не обращал. Главное - все-таки можно было плавать под водой. И потом, значительно облегчалась страховка водолаза - по поверхности воды за ним всегда тянулся масляный хвост.

В 1960 г. Пропп вернулся на Баренцево море и остался работать в Мурманском морском биологическом институте. Химик по специальности, он переквалифицировался в гидробиолога. Через четыре года Пропп стал одним из ведущих молодых гидробиологов в стране, применившим для изучения биологической жизни моря легководолазную технику. Дождь, снег, мороз и ветер - ничто не останавливает Проппа, погружения под воду проходят круглый год. Многие часы проводит он в море, наблюдая животных и изучая развитие биологических процессов в этой природной лаборатории. В то же время другие гидробиологи института предпочитают сидеть подле аквариумов, в теплом помещении. Вначале группа подводных исследований состояла только из двух человек - Проппа и лаборанта, который помогал ему при спусках. Потом появился в группе еще один гидробиолог - Саша Пушкин. Только весной и летом, когда объем работ возрастает, количество подводников увеличивается за счет приезжающих работать водолазов-любителей.

Прежде чем допустить нового водолаза к выполнению подводных работ, Пропп проводит несколько тренировочных спусков на малых глубинах. В результате у водолаза восстанавливаются навыки плавания в гидрокостюме, уменьшается нервное напряжение перед погружением. Специальные упражнения - снятие и надевание маски под водой, включение в акваланг под водой - позволяют выработать нужные навыки.

Пушкин, который не кончал водолазную школу, но хотел работать под водой, начал погружаться в небольшом бассейне на одном из островов. Бассейн представляет собой углубление в скалах, заполняемое водой во время полного прилива. Здесь Саша прошел полный курс обучения. Впоследствии он легко сдал нужные экзамены и получил удостоверение профессионального водолаза.

Вначале глубины, на которых мы плаваем, не превышают 10 метров. Только после того, как каждый из нас начинает чувствовать себя уверенно и не выскакивает на поверхность, как пробка, жадно ловя воздух широко раскрытым ртом и размахивая при этом руками, глубина погружений увеличивается. При спусках в гидрокостюме, даже если хорошо обожмешься на поверхности, чтобы преодолеть первые метры, приходится прилагать значительные усилия. С увеличением глубины спускаться становится легче - плавучесть водолаза уменьшается, так как растущее давление сжимает оставшийся под костюмом воздух. Интенсивная работа на первых метрах погружения и дальнейший спуск на глубину приводят к тому, что дыхание учащается. В начале спуска это, естественно, не вызывает никаких осложнений - водолаз старается только чаще дышать. Дыхание становится неглубоким. Вместо того чтобы остановиться и, не делая никаких движений, восстановить нарушенный ритм дыхания, водолаз достигает глубины и начинает двигаться. И без того уже нарушенное дыхание окончательно сбивается. Поверхностное и учащенное, оно не улучшает газообмен, поскольку большая часть вдыхаемого воздуха попадает только в дыхательные пути и верхнюю часть легких. Углекислый газ из организма не удаляется, а накапливается в крови. Это раздражает дыхательный центр, начинает казаться, что воздуха недостаточно, что он плохо поступает из акваланга. Начинается паника. В этом случае не следует стремиться наверх, наоборот, нужно лечь на дно и глубоко и ритмично дышать. Вскоре дыхание восстанавливается. Если же с сорванным дыханием подниматься, то все может кончиться весьма печально. Водолаз способен выбраться наверх в полубессознательном состоянии, однако он может потерять сознание уже на поверхности. В подобной ситуации его спасение будет полностью зависеть от опыта страхующего. Если страхующий упустит момент появления водолаза на поверхности, исход может быть смертельным, так как водолаз захлебывается и погибает. Если в легкие попало много воды, спасти утонувшего удается редко, даже если искусственное дыхание начинают делать без задержки.

После нескольких тренировочных спусков я приступил к работам. Вначале учет и сбор животных, затем взятие со дна количественных проб, изучение которых дает ответ на вопрос, сколько животных находится на данном участке морского дна. Для этого под водой на заданной глубине укладываешь рамку размером 1,0X1,0 метр. Все, что попадает в нее, необходимо полностью и тщательно соскоблить скребком в сетку. Тут уж не до окружающего ландшафта. Отделенные от скалы, многие животные всплывают и, используя все преимущества своего планктонного состояния, никак не желают попасть в сетку. Особенным упорством отличается мелочь: она рассыпается в разные стороны и уносится вверх, подхваченная пузырями воздуха. Труднее всего собирать обитателей вертикальных стенок. Отделяя их от скалы, находишься во взвешенном состоянии. Единственная точка опоры - скребок, другая рука занята сеткой. Движение скребка вверх - и ты опускаешься вниз, а отделенное животное всплывает к поверхности. Наполнив сетку и захватив рамку и скребок, поднимаешься наверх, туда, где маячит темный силуэт шлюпки со страхующим. Отдаешь все, а сам опять вниз.

Быстро проскакиваешь первые 5 метров, дальше можно спокойнее. Солнечный свет сюда проникает в полной мере, и краски животных еще не успевают поблекнуть и сделаться однотонными, голубовато- зелеными в результате фильтрующего действия воды. На светлых каменистых участках дна в беспорядке лежат и стоят продолговатые темные животные с пышным пучком щупалец на одном конце. Накануне я познакомился с определителем обитателей моря и теперь без труда узнаю некоторых из них. Лежащее передо мной животное - голотурия, один из самых распространенных на дне океана организмов. Все отчеты научных экспедиций пестрят сообщениями о том, что в пробах, доставаемых с различных глубин, голотурий больше, чем других животных. Биологи "Челленджера-2" подняли с 3000 метров четыре губки, три раковины, 15 раков-отшельников и около 500 голотурий. Экспедиция на "Витязе" в районе Курило-Камчатской впадины провела драгировку дна до глубин 10 000 метров. Начиная с глубины 2500 метров голотурии преобладают в пробах. На глубинах 3000-7000 метров они составили 40 процентов, а на 10 000 метрах уже 90 процентов всех собранных животных.

Чаще всего голотурии неподвижно лежат на одном месте, но иногда они степенно переползают по дну при помощи многочисленных трубчатых ножек- присосок, расположенных на нижней части туловища. Под водой у спокойно лежащего животного они хорошо видны. На поверхности голотурия так быстро и плотно втягивает свои присоски, что о существовании их можно даже не подозревать. Проблемы питания для этих животных не существует. Песок, ил, моллюски, растительная или животная пища - они пожирают все, что в состоянии захватить своими щупальцами, растущими у ротового отверстия. Непереваренные остатки пищи выбрасываются через отверстие, расположенное на другом конце тела. Голотурия некрасива и совершенно безобидна. Врагов у нее почти нет. Видимо, этим и объясняется полное отсутствие маскировки и стремления спрятаться в укромном месте. Как-то я схватил голотурию за щупальца, но она осталась лежать на грунте, оставив щупальца у меня в руках. При сильном раздражении она может отбросить не только торчащие снаружи щупальца, но также глотку и внутренности. Никакое физическое повреждение ей не страшно: уже через две недели голотурия полностью восстанавливает все свои органы, кроме органов размножения. Живучесть голотурий поразительна. Некоторые виды переносят даже продолжительное купание в банке со спиртом. И нет ничего удивительного в том, что эти представители иглокожих занимают все этажи в океане.

Групповые и индивидуальные погружения водолазов группы подводных исследований выполняются, как правило, без страховочного конца, за исключением тренировочных спусков и тех случаев, когда "квалификация водолаза вызывает сомнения. Спуски производятся при волнении моря не более 3 баллов, при хорошей видимости под водой. Выходя из воды, водолаз обязан иметь резервный запас воздуха в акваланге при давлении не менее 30 атмосфер. При нарушении этого правила руководитель группы М. Пропп отстраняет водолаза от спусков на несколько дней. Большинство погружений происходит с борта морской спасательной шлюпки, в которой находятся страхующий, обеспечивающий, а также могут быть водолазы, готовящиеся к погружению. Страхующий, в полном водолазном снаряжении, готовый к немедленному спуску, если понадобится оказать помощь находящемуся под водой, внимательно следит за появлением пузырей воздуха на поверхности. Шлюпка плавает примерно над водолазом и при подъеме его должна быть рядом. Это задача обеспечивающего, который сидит на веслах и держит шлюпку возле всплывающих пузырей. Для сидящего на веслах лучше всего, когда водолаз, которого он страхует, занят количественным сбором животных. Для водолаза же это самая неинтересная работа, поскольку он вынужден скоблить дно.

Другое дело, если требуется произвести качественный сбор животных: тогда нужно плавать на различных глубинах, от одного интересного места к другому, часто меняя направление движения. Под водой придерживаться какого-то одного, заранее выбранного направления трудно, особенно если спуск проходит в новом и интересном месте. Обеспечивающему, чтобы уследить за пузырями, приходится крутить тяжелую шлюпку волчком и гонять ее из стороны в сторону. Такое плавание, в особенности при волнении и ветре, доставляет удовольствие только тому, кто находится под водой, и на голову водолаза сыплется сверху такой каскад словечек и выражений, что даже находящиеся на берегу птицы не выдерживают и разлетаются подальше. Однако жгучее желание шлепнуть всплывающего веслом проходит, как только его голова показывается над водой. Через четверть часа роли меняются.

Со всех сторон водолаза обступает незнакомый, чуждый человеку мир. Под каждым камнем, в складках рельефа притаились обитатели моря. Глаза разбегаются. Когда проплываешь на расстоянии нескольких метров от вертикальной стенки и смотришь на ее поверхность, она кажется сравнительно ровной, но стоит приблизиться к ней вплотную, как она оживает и приходит в движение. Тончайшая сетка из животных и растений покрывает поверхность камня удивительно изящным многоцветным орнаментом. Многочисленные небольшие обитатели поражают формой и раскраской своего тела. Все это прикрепленные организмы. Если же оторваться от поверхности стены, то в толще воды иногда можно встретить гигантскую медузу цианею. Близко от поверхности, там, где много света, ее полутораметровый купол переливается в лучах солнца и блеске бирюзовой воды. Сводообразным веером свисают нитевидные щупальца, захватывая до 30 квадратных метров пространства и вылавливая попадающихся животных. Цвет купола меняется от ярко-малинового сверху до нежно-кремового снизу. Мягко пульсируя, медуза перемещается в сторону берега, где, возможно, будет выброшена накатом на камни. На воздухе, под лучами солнца, это красивейшее создание природы превратится в комок слизи, поскольку на 99 процентов медуза состоит из воды.

Обычно мы спускаемся под воду вдвоем. Я почти всегда со Станиславом. У нас обоих одинаковая мечта - привезти домой большого краба. Такие крабы попадаются в Баренцевом море, но довольно редко. Пока нам не везет.

Перед нами стена, покрытая бархатистыми губками. Мы плывем вдоль берега небольшого острова. Глубина около 10 метров. Сверху до самого дна просматриваются все уступы каменной лестницы. На многих выделяются цветные пятна - зеленые, оранжевые, красные; все это колонии губок. У основания водорослей небольшие лиловые асцидии и черные двустворчатые моллюски - мидии. На вертикальных гранях террас встречаются изящные, как выточенные из белого мрамора актинии.

Наши головы, как на шарнире, крутятся из стороны в сторону, глаза обшаривают каждый выступ и углубление в скалах, схватывают любое подозрительное шевеление. Масса животных, но крабов нигде нет. Видимо, они не столь глупы, чтобы сидеть там, где мы работаем.

Стена кончается. Впереди сравнительно ровное дно, на нем сотни черных и фиолетовых морских ежей. Дальше, за голубым туманом, на расстоянии 30 метров через пролив, еще один остров - Безымянный. Он самый крайний в проливе, расположен на выходе из бухты в море. Крутые стенки отвесно обрываются к воде, опускаясь до глубины 25 метров. Бполне возможно, что там нам повезет больше.

По дну пролива бегут солнечные блики, создавая причудливый подвижный орнамент. Дно постепенно понижается, появляются расплывчатые контуры основания островка. Еще с десяток метров - и мы у совершенно отвесной стенки, уходящей вверх на высоту десятиэтажного дома. К поверхности бежит целый фонтан хрустальных шаров - выдыхаемый воздух. Шлюпка держится над нами. Пузыри разбиваются о днище, окружая шлюпку светящейся бахромой. Станислав неожиданно бросается влево, и вот у него в руках первый краб. Небольшой, но вроде бы настоящий краб Баренцева моря -литодес. Мы несколько раз пересчитываем количество шипов в основании его усиков. Нет, определенно это литодес, а не камчатский краб. Дело в том, что несколько лет назад с Дальнего Востока сюда, на Север, привезли промыслового камчатского краба. Несколько тысяч особей было выпущено в Баренцевом море. Естественно, ловить их нельзя. При одинаковых размерах, окраске панциря и количестве ног у этих крабов внешним отличительным признаком для таких дилетантов, как мы, могли служить только эти шипы.

На стенке острова, богато инкрустированной актиниями и звездами, иногда встречаются ровные зеленовато-коричневые площадки. Станислав поднимает краба к одной из них, показывая, что именно в таком месте он был найден.

Небольшой мыс, за ним тот же ландшафт. В 10 метрах над дном на поверхности стены выделяются два светлых пятна - это литодесы. Я поднимаюсь к крабам, но те совершенно спокойно реагируют на мое приближение. Только в последний момент лениво, словно нехотя, отодвигаются в сторону. Я решаю взять обоих. Первый краб мелкий, в диаметре около 40 см, и управиться с ним не стоит большого труда. Второй крупнее, весь какой-то замшелый и старый. Он проявляет несколько большую прыть и выскальзывает из рук. Раскинув лапы в стороны, как парашютист при свободном падении, литодес по пологой кривой медленно спускается вниз, к россыпи боль-ших камней. Там, в трещинах, он наверняка скроется. Мне мало одного краба, я и ныряю за вторым.

Человеческая жадность никогда не приводила к хорошему: уши закладывает, их что-то никак не продуть. Краб совсем рядом, спускаюсь еще немного ниже. Наконец хватаю краба и останавливаюсь. Боль в одном ухе неожиданно проходит, но совсем не так, как обычно при выравнивании давления на барабанную перепонку. Продуваю уши, но с одним из них явно не все в порядке. Одно из двух - либо я сильно потянул, либо порвал барабанную перепонку. Сейчас об этом можно только гадать, все узнаю, когда поднимусь на поверхность.

В шлюпке первым долгом проверяю уши. В одном кровотечение. Станислав Амбарцумович смотрит мне в ухо и поздравляет: "Три дня не будешь спускаться, поскольку в левом ухе перепонка порвана. Впрочем, ты можешь утешить себя тем, что поймал двух крабов. Одна барабанная перепонка вполне этого стоит. Повесь у клуба объявление: меняю одного краба на целое ухо. Желающие из числа студентов, приехавших в институт на практику, наверняка найдутся".

Виновники - крабы - лежат в ведре, сцепившись друг с другом. Два словно только что родились, так свеж и сочен покрывающий их оранжевый панцирь, мягкий и податливый на ощупь. Эти крабы недавно поменяли свою оболочку, и она еще не успела окрепнуть. А вот третий что-то замешкался - панцирь у него старый, прочный, как кость, и весь покрыт белым известковым налетом мшанок и прикрепленными рачками-балянусами.

Краб растет только тогда, когда сбрасывает старую оболочку. Твердая скорлупа, покрывающая тело, лопается. Краб покидает свою защитную одежду и выползает наружу совершенно голый и уязвимый. Бедняга забивается в такое укромное местечко между камнями, откуда его не могут извлечь другие животные, и некоторое время никуда не вылезает, а только лихорадочно набирает вес. Заменяются хитиновые части желудка и сухожилия мышц, панцирь постепенно становится твердым как камень. В этот период, пока оболочка еще не затвердеет, краб быстро растет. Тело и мясистые мышцы удлиняются; прежде эластичные и крепкие, они в этот период становятся вялыми и дряблыми. Даже когда панцирь достаточно затвердеет, под ним еще долго скрыта хилая и тонкая мускулатура. Окрепнув, краб нагуливает вес до новой линьки. Чем моложе экземпляр, тем чаще повторяется этот неприятный и опасный процесс. Взрослый и окончательно сформировавшийся краб линяет только раз в год или даже реже.

Судьба выловленных нами крабов решена. После соответствующей обработки они будут привезены в Ленинград и подарены нашим друзьям-водолазам. В лаборатории, вооружившись шприцем, мы принимаемся за первого. Профессиональным движением доктор наполняет шприц формалином и с удивительной быстротой проходит по всем сочленениям его ног и тела, проникает под панцирь через многочисленные щели со стороны брюха. Вскоре один краб готов. Я раскладываю его на куске фанеры и придаю ему наиболее устрашающую и эффектную позу. Вскоре все три лежат распластанные и привязанные к фанере, готовые к просушке. Концентрированный формалин нестерпимо щиплет глаза. После обработки крабов мы, как ошпаренные, вылетаем из помещения к морю. На причале, возле наших ведер с пробами, толпятся биологи-практиканты. "А крабы у вас есть?" - это ко мне. "Меняй краба на ухо, - подсказывает Станислав, - блестящая возможность". Мне жаль расставаться с уже зафиксированным экспонатом. Не получив ответа, обладатели великолепных непорванных ушей с достоинством удаляются с пирса. Я же направляюсь в лабораторию углубленно изучать физиологию погружений.

Когда человек погружается, на возрастание внешнего давления первой в его организме реагирует барабанная перепонка. Она вдавливается внутрь. Давление можно легко уравновесить через евстахиеву трубу, отверстие которой в большинстве случаев не препятствует движению воздуха. Нужно, как говорится, продуть уши: сделать несколько глотательных движений, как пассажиры самолета при взлете и посадке, или же, зажав ноздри через маску, сильно выдохнуть через нос. Если этого не сделать, то достаточно перепада внешнего и внутреннего давления в 0,2-0,3 атмосферы, чтобы барабанная перепонка лопнула. Если при этом не будет занесена инфекция, обычно ничего страшного не происходит, поскольку через три - семь дней края разорванной барабанной перепонки срастаются и водолаз может приступить к погружениям. Попадание же инфекции часто приводит к воспалению среднего уха, после которого в барабанной перепонке навсегда остается отверстие. Водолаз уже не может погружаться просто в маске - вода через отверстие попадет в среднее ухо и вызовет сильнейшее головокружение. Такие люди могут пользоваться только полностью закрытым шлемом, но и это не совсем безопасно.

При спусках в гидрокостюме барабанная перепонка может порваться, выгибаясь не только внутрь уха, но и наружу. Когда водолаз спускается, отсутствие поддува под костюм приводит к сильному обжиму. Шлем гидрокостюма, особенно в тех конструкциях, где он выполнен из тонкой резины, плотно присасывается к уху. Сжатый воздух проникает через евстахиеву трубу и вызывает изгиб барабанной перепонки наружу, так как при всплытии шлем действует, как кровососная банка. Водолаз вынужден отрывать от лица присосавшийся шлем и в образовавшуюся щель подпускать к ушам воду, выравнивая таким способом давление. Только гидрокостюмы, в которых для устранения обжима используется выдыхаемый воздух, позволяют избежать при всплытии болевых ощущений в ушах.

На следующий день со стороны моря задул ветер. Летом ветер с севера приносит только непогоду. Сильнейший накат бьет о камни в проливе. Все спуски отменены. Шлюпки в бешеном ритме отплясывают на воде. Временами сыплет мелкий дождь. Небо опустилось на землю. Горизонт исчез. Туман заполняет изрезанный многочисленными заливами берег. Очертания скал растворяются в его серой подвижной массе.

Мы используем свободное время самым прозаическим образом. Местная столовая, в силу великого и непоколебимого закона кормящих организаций, закрыта. Закрыта, поскольку сейчас лето и в институт приехало работать много людей. Открывается она только в осенне-зимний период, когда лишь несколько старожилов посещают это, разумеется дающее прибыль, заведение. Видимо, в каких-то инструкциях записано, что обслуживать нужно минимальное количество желающих поесть. И правило соблюдается с твердостью, достойной похвалы. Поэтому все, кто не приписан к домашнему столу, щелкая зубами от голода, устремляются к продовольственным магазинам. В поселке их два. Входящих гипнотизируют стройные ряды стеклянных и металлических консервных банок. По мере изучения многочисленных этикеток блеск в глазах входящих начинает гаснуть. На их лицах появляется такое же тоскливое выражение, как и у стоящих в длинной очереди к единственному продавцу: в банках только продукция моря. И это логично - институт же морской. Кильки и бычки в собственном соку - уже деликатес, все остальное в томатном исполнении. Некоторое разнообразие вносят только яркие банки с болгарским лечо. Теперь мне понятно, почему каждый из местных жителей, спускавшихся с парохода в лодку, был увешан гирляндами баранок и хозяйственными сетками, из которых торчали колбасы и бутылки со спиртным. Я считал, что это просто подготовка к очередному празднику. На самом же деле это была горькая необходимость.

Длинная змея очереди насчитывает около трех десятков таких же недотеп, как и мы. Встаем в хвост. Наибольшим спросом пользуется лечо. Станислав расхваливает потрясающие достоинства этого продукта так рьяно, что у меня исчезают последние сомнения. Весь месяц до моего приезда он питался в основном этим. Раз он полон сил и оптимизма, значит, в лечо вправду есть все те сотни калорий, которые водолаз ежедневно теряет при погружениях.

Наконец на море стихает и можно погружаться. Хотя после охоты за крабами прошло всего три дня, порванная барабанная перепонка почти не болит. Я, пожалуй, сегодня немного поплаваю. Укладываю в рюкзак водолазный костюм, белье, ласты. Когда остается положить только маску, в лаборатории появляется наш доктор. С обаятельной улыбкой он забирает собранный мешок и передает мне ключи от шлюпки: "Сегодня плавать не будешь, а вот грести до места спусков и страховать водолазов - это как раз для твоего травмированного организма". Я взрываюсь: "В конце концов, уши-то мои и мне лучше знать, болят они или нет". - "В том, что они твои, никто не сомневается, а вот что ты плавать сегодня не будешь - это точно". С правильностью длиннейших медицинских разъяснений нельзя не согласиться, но и погружаться тоже ведь нужно. Входит Пропп, и наш спор заканчивается. Приветствуя мое желание спускаться именно сегодня, Миша тем не менее во всем соглашается с нашим эскулапом. С не менее обворожительной улыбкой он напоминает мне, что нужно сходить за аквалангами к компрессору, после спусков поставить шлюпку на место и в заключение зарядить все пустые акваланги.

После одного дня сравнительно спокойной погоды со стороны Ледовитого океана опять задул сильнейший ветер. На море бушует шторм. Громадные волны разбиваются о первый остров на выходе из губы - Безымянный. Каскады воды и пены взлетают значительно выше его вершины, поднимающейся над поверхностью моря на целых 20 метров. Никто не погружается.

А когда шторм стихает и можно плавать, один из нас уезжает: у Станислава подходит к концу его двухмесячный отпуск. Уезжать, когда в разгаре недолгое северное лето, более чем досадно. "Державин" уже дымит на рейде губы Ярнышной. Станислав взваливает на плечи рюкзак, я беру солидный ящик со звездами, крабами, ежами, и мы отправляемся к причалу.

День на редкость тихий и солнечный. Пахучий теплый воздух тундры смешивается с соленым дыханием моря. От воды тянет прохладой. Полный прилив. У причала сквозь чистейшую воду просматривается рябое каменистое дно, круто опускающееся в зеленую пучину. Уезжать Станиславу досадно еще и потому, что Пропп наметил на сегодня погружения в подводный каньон.

Подводный каньон находится в нескольких километрах от причала института, на выходе из бухты, где плоские, облизанные водой камни едва выступают над поверхностью моря. Обычно даже в слабый ветер на них висит белая бахрома наката. Но сегодня полный штиль. Мы устанавливаем на тяжелонагруженную шлюпку подвесной мотор "Москва" и отваливаем от причала.

Мимо проплывает остров Немецкий. Его берег, обращенный в сторону бухты, полого уходит в воду. Мелко, на светлом дне сквозь прозрачную воду видны коричневые и желто-зеленые пятна водорослей. Бухта сужается. Огибаем первый мыс. За ним открывается узкий проход между островами, который выводит на широкое и спокойное пространство медленно дышащего моря. Камни, к которым мы плывем, заметно выступают над поверхностью воды. Идет отлив, и боковая поверхность камней покрыта кисеей обмякших водорослей.

Мотор выключен. Некоторое время лодка скользит по инерции, потом останавливается. Вершина первого камня, гладкая и сухая, совсем рядом. Прыгаю с веревкой и подтягиваю лодку. Между камнем, на котором я стою, и другим, расположенным от первого на расстоянии полутора метров, вниз уходит узкая расщелина, заполненная спокойной зеленоватой водой. Это и есть каньон Проппа, названный так в честь его первооткрывателя.

Бахрома водорослей плотным слоем покрывает поверхность камней, скрывая все неровности. По этим водорослям, как по слипу, первыми спускаются в воду Виктор Иогансен и Саша Пушкин. Передаю Виктору камеру для киносъемки. Камера "производства фирмы "Иогансен"", предназначена специально для съемки под водой на 16-миллиметровую пленку и обладает рядом преимуществ перед любой другой. Недостаток стандартных кинокамер, работающих в герметических боксах с плоскопараллельным стеклом,- уменьшение угла зрения объектива и значительные аберрации по краю кадра. В данной конструкции для устранения этого недостатка применена специальная оптическая коррекционная система, изготовленная инженером-оптиком из Ленинграда Борисом Котлецовым. Корпус кинокамеры, ее механическая и электрическая часть - дело рук Виктора. Сейчас Иогансен снимает Пушкина у поверхности, среди многочисленных ниш и пещер, заросших ламинариями. Вскоре первые 30 метров пленки отсняты. Пропп принимает камеру и перезаряжает пленку.

Теперь наша очередь. Промыв маску и опустив вниз голову, я замер. Такого под водой я еще не встречал. На поверхности нечто похожее я уже видел - Крымский каньон. Только здесь я нахожусь не у основания вертикальных стен каньона, а у вершины, как бы паря в воздухе. Вода настолько прозрачная, что все отлично просматривается метров на двадцать пять. Прямо от камней спускаются две отвесные стены. Расстояние между ними книзу постепенно увеличивается, но здесь, у уреза воды, оно так мало, что я легко достаю до поверхности стен, расставив руки в стороны.

Скалы не видно. Все покрыто разноцветным ковром губок. В толще воды, мягко пульсируя, зависли небольшие медузы. Сегодня все погружения отводятся для киносъемки. Вначале я должен спуститься вниз до того места, где каньон начинает расширяться, а затем, выбрав и захватив с собой интересные экземпляры животных, медленно подняться к поверхности. Легкий толчок в спину, стрекот электродвигателя камеры - съемка началась. Я хорошо обжался и теперь без труда спускаюсь вниз.

Мимо проплывают молчаливые обитатели разных глубин. Вначале широкие листья ламинарий, растущих на вертикальных стенках каньона, затем их корни - ризоиды. И сразу же губки. Поверхность губок покрыта многочисленными складками, бугорками и бороздками. В этот солнечный день нежно-оранжевый цвет губок до глубины 10 метров составляет приятный контраст с голубизной прозрачной воды. Каждый квадратный дециметр поверхности стены - скопище животных: мельчайшие звезды, черви, моллюски. Узкие лоджии и балкончики забиты нежными актиниями, рядом с ними неуклюжие трепанги с распущенной паутиной щупалец на конце.

На глубине 20 метров я останавливаюсь. Сюда же спускается Пропп. Здесь, внизу, куда не проникают прямые солнечные лучи, все подернуто голубым полумраком, только крупными белыми пятнами выделяются отдельные губки. Видимо, постоянное волнение моря и масса проходящей через каньон воды и явились причиной того, что здесь широко распространены эти животные. Зато ежей почти нет, только актинии обосновались в узких расщелинах на глубине, где не так сильно чувствуется беспрерывная работа волн. Снизу вверх, через всю толщу воды, с мелодичным журчанием рвутся увеличивающиеся в объеме пузыри воздуха. Встречаясь с близко расположенными стенками каньона, они рассыпаются и, как крупная дробь, барабанят снизу по гладкой поверхности моря.

Миша показывает мне на осветленную солнцем стену каньона и поднимает палец вверх. Ясно - я поднимаюсь вдоль этой освещенной стены. Отлив все продолжается, и уровень моря опустился еще ниже. Листья ламинарий лежат темной решеткой на поверхности воды, и на стену каньона падает движущаяся полосатая тень водорослей. Раздвигаю листья и проплываю через эту решетку. Пушкин подхватывает акваланг под вентиль и вытягивает меня по скользким водорослям на сухую поверхность камня. Вскоре выходит и Пропп. На сегодня со спусками все.

Окружающая нас первозданная тишина и покой сразу же отступают, как только мы включаем мотор. По воде растекается облако сизого дыма. Аромат моря, запах нагретых солнцем водорослей и камней остаются только в памяти. Под носом шлюпки гладкая поверхность моря гнется складками. Тяжелые морщины разбегаются в стороны, вода облизывает выступающие из воды камни. Неожиданно рев двигателя стихает и раздается громкий всплеск. Видимо, мотор решил не нарушать тишину застывшего моря и оцепеневших скал. Поэтому он отвалился от кормы и исчез в темной пучине. "А глубина-то здесь шестьдесят метров!" - с ехидной усмешкой бросает нам Пропп. Каждый раз, отправляясь на погружения с мотором, Миша на всякий случай привязывает его к шлюпке прочным капроновым шнуром. "Зачем ты это делаешь? Там же крепление на металлических струбцинах. Если оно не удержит, то и веревка вряд ли поможет". Но Пропп не обращает внимания на наши доводы. После спусков дежурный, развязывая замасленный скользкий шнур, особенно когда сверху моросит дождь, сыплет на голову нашего шефа массу комплиментов. Зато теперь мотор болтается на глубине 2 метров за кормой, и нам остается только вытащить его. Пропп торжествует: "Весла на воду, разгильдяи! Нечего предаваться созерцанию окружающего пейзажа. За работу! Кроме того, водолазу полезно после погружений подвигаться. Это усиливает кровообращение и способствует скорейшему освобождению крови от растворенного в ней азота. С этого дня развязывание шнура, столь нежно любимое вами, более не состоится. Мотор нужно будет перебрать. Чем скорее, тем лучше. Пока же черная и неблагодарная работа по продвижению шлюпки к месту спусков и обратно перекладывается на ваши плечи".

Однажды Иогансен отправляется на острова, где расположен большой птичий базар, с тем чтобы закончить съемку птиц. "Пухи, пухи сейчас есть", - говорит он мне. Пухов - только что вылупившихся птенцов - я еще не видел. Захватив резиновую лодку, рюкзаки со спальниками и кое-что из еды, мы спускаемся к портопункту.

На море ветра и волн почти нет. Сравнительно легко и спокойно мы пересекаем губу Ярнышную и высаживаемся на песчаном мысу у основания высоких выветрившихся скал. Красные уступы стены спускаются от вершины к самой воде. По ним, как по ступеням гигантской лестницы, мы лезем вверх. С вершины видна цепь озер, вытянутая в том направлении, куда мы должны двигаться. Эти озера доходят до гряды крутых сопок, окружающих бухту Подпахту с интересующими нас островами. Под ногами тундра, дышащая при каждом шаге. Хлюпающая и чавкающая зеленая масса цепко хватает за сапоги, так что, подойдя к первому озеру, мы с наслаждением усаживаемся в лодку. Плыть по воде значительно легче, чем шлепать по этому болоту. Довольно долго мимо проплывают едва выступающие из воды низкие берега и отдельные крупные камни. Цепь озер кончается. Противоположный берег последнего озера упирается в замшелую пирамиду серого камня, огибает ее и подходит вплотную к песчаному берегу моря. Желтой дугой пляж охватывает бухту с юга и кончается у нагромождения камней в основании сопки. Из-за ее вершины, как катапультированные, одновременно взлетают и исчезают тысячи птиц. Гвалт, доносимый ветром, лучше всего говорит о том, что большой птичий базар - на мористой стороне этой сопки.

Наша лодка совсем спустила. Громкое хрюканье насоса разносится среди застывших каменных громад, смотрящих в зеркальную воду. Переправляемся через пролив на остров Гавриловский. Лодка сходу влетает на камни, облепленные водорослями, и останавливается. Подтягиваем посудину выше, на сухую гальку, куда накат не достанет, кладем несколько крупных камней внутрь, чтобы ее не унесло случайным шквалом, и поднимаемся от воды вверх. Сверху на много километров видны голубые дали моря, с разбросанными темными островами, и плотные ряды сопок, идущих в глубь материка. Через центр острова проходит глубокая сбросовая трещина, разделяющая его на низкую и высокую части. Причудливые нагромождения красного камня, источенного ветром, морозом и водой, стоят среди сочной зелени, напоминая полуразрушенные древние крепости и фигуры доисторических животных. Изваяния покрыты белым пометом птиц, обитающих среди многочисленных трещин, уступов и площадок. Мягкая толща наносов на вершине острова пронизана лабиринтом ходов. Здесь обитает тупик, любопытная и безобидная птица, с большим ярко-красным клювом.

На мористой стороне острова среди неприступных скал - отдельные гнезда бакланов. Стройные и черные, они отличаются от других птиц динамичным обводом своего тела и королевским величием - аристократы среди плебеев.

С высокого утеса баклан камнем падает к воде. После непродолжительного купания он возвращается в гнездо. Птенец особенно не пищит и не трепыхается, когда видит прилетевшего родителя. Молча он щекочет баклана под клювом, и тот раскрывает рот. Голова малыша скрывается в глотке взрослой птицы, и из пищевода он извлекает свою долю. Баклан купается мало, поскольку перо у него слабо пропитано жиром и быстро намокает в морской воде. Часто птица, увлекшись охотой, теряет возможность взлететь с воды и тогда добирается до берега вплавь. После этого баклан долго сидит на берегу, высушивая и приглаживая свое оперение. Эти птицы никогда не дерутся, и в колонии из нескольких гнезд всегда тишина и покой.

Шум, гвалт, истошные стоны и вопли встречают нас у птичьего базара на мористой стороне мыса, закрывающего бухту Подпахту. Покачиваясь в лодке, мы проплываем на расстоянии 5 метров мимо отвесной стены, поднимающейся над нашей головой на высоту 50 метров. Гнезда лепятся от воды вверх, до самой вершины, птицы используют многочисленные трещины и террасы, а также малейшие неровности на поверхности скал. В основном это гнездовья чайки-моевки, самой многочисленной птицы в этом районе. Внизу у воды на камнях сидят кайры. Чайки-моевки периодически поливают их пометом, как из брандспойта. Липкие пахучие струи, падающие сверху, выводят из себя даже этих птиц, казалось бы привычных к любым жизненным неудобствам. Наиболее энергичные из кайр поднимаются вверх, и тогда начинается очередная ссора, после которой чайки некоторое время чувствуют угрызения совести. Кайры лезут в воду. Долго плавают, иногда как по команде ныряют все разом, затем чистятся. Отмытые и довольные, они вылезают на камень, долго сохнут. Но вскоре чайки забывают о взятых обязательствах и сверху следует предательский залп.

Наше вторжение в колонию яростно обсуждается. Мы подгребаем поближе. Не только кайры и чайки нижних этажей, но вся стена взмывает вверх, оставив в гнездах только беспомощных птенцов. Гвалт стоит такой, что разговаривать бесполезно - друг друга мы не слышим. Вихрь свистящих крыльев, истошные вопли и обильный поток помета сверху заставляют нас быстрее окончить съемку и проплыть к небольшой бухточке между двумя утесами.

Из-за моря надвигается ушедшая туда вечером муть. Темная стена низких облаков плотным валом катится к берегу. Вскоре начинает сыпать мелкий дождь. На базаре сразу становится тише. Птицы летят к гнездам, где нахохлившись сидят птенцы. Начинается кормление. Взрослые птицы питаются в море, нередко тут же, рядом со скалами. Целый день они носятся вверх-вниз, ныряют под воду замальками трески, сельди, а также за креветками и рачками.

На поверхности моря уже видны белые барашки, но под прикрытием берега значительно спокойнее. В лодку. Мимо проплывают угрюмые мокрые скалы. Видимость уменьшается до 100-150 метров. Наконец крутой мыс, за ним вход в Ярнышную. Плывем вдоль берега губы, так чтобы оказаться напротив портопункта. Ширина Ярнышной в этом месте небольшая, метров пятьсот, если и задует, то мы все же успеем уцепиться за противоположный берег, поскольку он близко. Шум наката, журчание воды, спадающей со скал небольшими водопадами, - все это остается на берегу. Единственные звуки, сопровождающие нас, - плеск струй, сбегающих с весел, шум дождя и громкие похлопывания волн о днище посудины. Противоположный берег рядом. Однако порывы ветра все еще несут нас вдоль него. Проскакиваем удобное для высадки место - пляж у красной скалы и наконец вылезаем на камни возле разбитого баркаса, почти на выходе из губы.

Вскоре настал день нашего отъезда. Иогансен и я возвращались в Ленинград, Пропп уезжал в экспедицию на Дальний Восток. Мы вместе плыли до Мурманска. Именно тогда, на пароходе, я впервые услышал от него: "А хорошо было бы поехать нырять в Антарктику". С аквалангом в Антарктике? Насколько мне было известно, природные условия ледяного континента менее всего благоприятствуют проведению там водолазных работ - холод, сильнейшие ветры, мощный береговой припай. Тогда я не принял эти слова всерьез и решил, что Пропп высказывает одну из многочисленных идей, которые постоянно приходили ему в голову. Однако осенью этого же года в Ленинграде, вернувшись из экспедиции, Пропп опять заговорил об Антарктике, о том, что если погружаться там летом, то условия работы в прибрежной полосе, вероятно, будут незначительно отличаться от зимних спусков на Баренцевом море. Что же касается условий существования животных, обитающих на мелководье, где глубины не превышают 50 метров, то они необычны: море покрыто льдом в течение почти девяти месяцев, температура воды отрицательная. Сами животные совершенно неизучены, поскольку сборы производились в отдельных местах и без всякой системы.

Пропп вернулся в Дальние Зеленцы и только весной 1964 г. написал мне. Из письма я узнал, что группа подводных исследований всю зиму занималась отработкой методики погружений при морозе и ветре, т. е. в условиях, близких к антарктическим. На летний период планируется дальнейшее изучение неисследованных районов побережья Кольского полуострова, и если у меня есть желание, то я могу опять приехать работать в ММБИ. Письмо пришло как нельзя более кстати. Север и Баренцево море не давали мне спокойно работать в проектном институте - перед глазами постоянно вставали подводные пейзажи и безмолвные просторы тундры, а в ушах звучали мелодии птичьих базаров. Нужно было ехать на Север. Видимо, прав был швед Свен Йильсетер, когда писал: "А все-таки есть у нас в душе, своего рода компасная стрелка, которая упрямо указывает на север. Это как с перелетными птицами. Мы родились недалеко от Полярного круга, и что-то смутное, неопределенное, удобства ради названное инстинктом, принуждает нас всякий раз после побега в теплые края возвращаться на Север. Юг - это место, тепло, благодать для растений, животных и человеческой души, лето, которого у себя мы почти не видим. А Север для нас родной дом".

Приехав в Дальние Зеленцы, Станислав Аганезов и я Проппа не застали - он находился в экспедиции в Чешской губе на Белом море и должен был появиться через несколько дней. Используя свободные дни, мы приступили к тренировочным спускам в снаряжении, которое пополнилось новыми гидрокостюмами, склеенными из тонкой резины и надеваемыми внатяжку. Обжим в таких гидрокостюмах должен сказываться меньше, чем в свободных костюмах "Эпрон" и ГКП-4, выполненных из прорезиненной ткани и образующих многочисленные складки. При спусках обжим как следствие механического воздействия повышенного давления воды возникает в тех случаях, когда давление под гидрокостюмом меньше наружного. По мере погружения увеличивающееся давление сжимает воздух под костюмом - скафандр покрывается складками и прилипает к телу. Чем глубже водолаз спускается, тем более жесткими становятся складки гидрокостюма, они приобретают качества металла - сковывают движения, лишают пловца свободы. Для предупреждения обжима следует уравновешивать давление под костюмом по мере роста глубины, а также использовать гидрокостюмы, которые сделаны по фигуре пловца. Уравновесить давление стало возможным, когда вместо маски, закрывающей только нос и глаза водолаза, Пропп применил шлем, взятый от кислородного аппарата КИП. Вместо очков в него была вклеена обычная маска. Гибрид шлема и маски оказался на редкость удачным. Шлем, полностью закрывая голову водолаза, в то же время не мешает свободному поступлению воздуха из подмасочного пространства в костюм. Теперь при выдохе через нос в маску воздух поступал в костюм, устраняя тем самым обжим. Кроме того, при плавании в ледяной воде раздельные загубник и маска нецелесообразны еще и потому, что холодная вода парализует мышцы лица, маска постоянно подтекает, так как лицевая часть костюма мешает ее подогнать. Применение расстегивающегося шлема в костюме ГКП-4 и съемного с герметизацией на кольце по периметру шеи в костюме "Садко" не только неудобно, но еще и небезопасно - в случае необходимости водолазу весьма трудно, а часто и вообще невозможно освободиться от шлема и аппарата без посторонней помощи.

Каждый раз, возвращаясь с погружений, мы встречаем представителей двух постоянно конкурирующих между собой киностудий научно-популярных фильмов: киевской и ленинградской. Кто успеет первым, тот и получает собранных нами обитателей моря. Морские звезды и ежи, трепанги и актинии, отдельные губки и крабы, опущенные в аквариум, изображают подводный мир. Через аквариум пропускают воздух - пузыри, бегущие к поверхности, создают иллюзию пребывания человека под водой. Оператор склоняется над камерой, начинается съемка очередного кадра. Но аквариум - это только эпизод, вообще-то большинство сцен должно быть отснято под водой. Из подсобных рабочих мы становимся действующими лицами. Светлые костюмы, оклеенные по швам черной резиной, оранжевые акваланги, голубые и красные ласты по замыслу авторов фильма должны эффектно выглядеть на экране. Однако попасть на пленку все это никак не может. Оператор, молодой парень, - спортсмен-подводник, но опыт работы в гидрокостюме у него отсутствует. То в самый ответственный момент его отрывает ото дна и ногами вверх выбрасывает на поверхность, то под маску попадает вода, то камера переворачивается и тянет его вниз. Дни идут, а дело почти не движется. Возвращается из экспедиции Пропп. Посмотрев на нескончаемое бултыхание оператора с камерой, Миша предлагает отснять все подводные сцены в течение нескольких дней. Но это предложение не принято. Качество снимаемых кадров остается явно низким, зато самолюбие оператора удовлетворено полностью.

Участие в съемках фильма по просьбе дирекции ММБИ отнимало у нас немного времени, и за эти же дни мы смогли подготовиться к предстоящей экспедиции. Цель экспедиции состояла в сборе биологических коллекций со дна моря. И только после возвращения в Дальние Зеленцы мы должны были приступить к наиболее интересным работам - отработке методики водолазных спусков на глубины, превышающие 30 метров.

Наконец съемки окончены. На экспедиционном судне ММБИ "Минога" мы уплываем в одну из бухт, расположенную в нескольких километрах на восток от Дальних Зеленцов. Бухта образована длинным полуостровом, идущим параллельно материку. Вылезающий из воды напротив мыса большой остров удлиняет бухту, и протяженность ее достигает около 2 километров. При любом ветре, кроме восточного, в бухте тихо, и мы спускаемся каждый день. В бухте сотни квадратных метров морского дна занимают отдельные колонии морского гребешка. Этот двустворчатый моллюск знаменит не столько своей красивой плоской раковиной, покрытой с внутренней стороны перламутром всех оттенков, от кремового до огненно-красного, сколько своим вкусным мясом. Дно в бухте песчаное, и гребешки сидят один подле другого, зарывшись в песок и приоткрыв только узкую щель между створками. Края мантии свисают со створок пушистой бахромой и улавливают из воды кислород, питательные вещества и мельчайшие организмы. Постоянный и единственный враг гребешков - морские звезды. Если поднести звезду к гребешку, то он сразу же подпрыгивает над дном, хлопая створками и стряхивая с себя песок. Вода с силой прокачивается сквозь тело моллюска, и он отлетает в сторону на полтора-два метра, описывая в толще воды плавную кривую. Убежав подобным образом от своего врага, гребешок садится на дно и зарывается в грунт. Верхняя створка приходит в движение, песок, поднятый потоком воды, оседает на дно и покрывает гребешок, делая его таким же серым, как и все окружающее. Вдобавок верхняя створка иногда обрастает кустами известковых конусов, скрывающих небольших рачков-балянусов, или же слоем тонких зеленоватых, а также красных водорослей.

При очередном погружении на глубине 20 метров я наткнулся на необычного ежа: на плоской площадке, между двумя высокими актиниями, лежал шар диаметром 30 сантиметров. Небольшие, размером в 10-15 сантиметров, морские ежи встречаются при каждом спуске, но, кроме неприятностей - их иглы легко прокалывают тонкую резину гидрокостюмов, - от них ничего не получаешь. Этот же экземпляр отличался не только необычным размером, но еще и красотой. Я осторожно взял ежа и стал всплывать. По мере подъема цвет длинных игл, равномерно покрывающих панцирь, начал изменяться. Вначале коричневые, на глубине 7 метров они стали розоветь и только на поверхности засверкали ослепительным алым цветом, густым у основания игл и постепенно переходящим в совершенно серебристый на конце.

Два столь непохожих животных, как морской еж и звезда, являются дальними родственниками. Подобно звездам, ежи имеют радиальное строение тела. На их панцире среди жестких длинных игл рассыпаны небольшие, гибкие, которые выполняют роль дворников. Они удаляют мусор и грязь, застревающие между длинными иглами. Не будь их, еж довольно быстро покрылся бы коростой наносов. В центре нижней, плоской части тела, обращенной всегда к грунту, находятся рот и своеобразные зубы. Они представляют собой пять светлых костяных пластин, собранных в пятигранную пирамиду и свободно там перемещающихся.

Между ежами и звездами идет постоянная борьба, в которой еж обычно проигрывает. Однако столь неаппетитных на вид морских ежей поедают не только морские звезды: отдельные их виды пользуются большой любовью гурманов. Вот как один из них описывает свои ощущения: "Какой восхитительный аромат! Это гораздо вкуснее, чем лучшие устрицы, чувствуется неповторимое своеобразие океана, каждый кусок словно освежает рот, в памяти встает чистое, волшебное существо, проведшее жизнь в прохладных коралловых заводях, в прозрачной и искрящейся морской воде. Это блюдо молено есть лишь с чувством искреннего восхищения и благодарности за доставленные им новые, совершенно необычные ощущения".

Тем не менее мы отдаем предпочтение морскому гребешку. Каждый день мы достаем со дна целую сетку этих моллюсков. В дело идет только мускул, приводящий в движение створки гребешков. Из цилиндрических столбиков мяса диаметром в полтинник получается нежное и ароматное блюдо, которое по вкусу напоминает смесь крабов с грибами. К специфичному несколько сладковатому привкусу быстро привыкаешь. Только когда в ведре уже ничего не остается, мы расползаемся по камням погреться на солнце и пофилософствовать о достоинствах первобытного существования, которое мы здесь ведем.

К середине августа работы в бухте закончены. Собрано много материалов, которые позволяют сравнить население этого района с населением тех, которые были изучены в экспедициях предшествующих лет. Миша говорит, что различие невелико. Все мы находимся в хорошей спортивной форме, и Пропп последние недели отводит для выполнения программы глубоководных работ. Мы научились работать на средних глубинах, но погружения на сжатом воздухе за рубеж 30 метров требуют от водолаза специальной тренировки. Пропп - единственный из нас, кто регулярно спускается на глубины 45-50 метров и собирает там животных.

При спусках в теплых морях после непродолжительной тренировки глубины 30 метров может достичь каждый физически здоровый человек. Жак- Ив Кусто был первым, кто столкнулся с особенностями более глубоких спусков в акваланге. Он пишет, что главная опасность кроется в той обманчивой легкости, с которой каждый надевший акваланг может спуститься на любую глубину. Море не предупреждает об опасности, и вопрос не в том, удастся ли спуститься, а в том, сможет ли водолаз потом подняться наверх. Такие спуски опасны из-за появления глубинного опьянения и, кроме того, осложняются необходимостью изменять ритм дыхания водолаза. Сорванное дыхание на глубине в 40 метров восстановить нельзя. Увеличение давления в четыре раза по сравнению с атмосферным при плавании в сухом гидрокостюме без противодавления вызывает сильный обжим. Если водолаз не умеет устранять его, пребывание на глубине становится невозможным. Профессиональные водолазы на глубинах 50-60 метров могут выполнять только легкие работы. Глубже 60 метров даже опытному водолазу грозит глубинное опьянение. По официальным правилам водолазной службы, спуски на сжатом воздухе на глубины от 60 до 80 метров могут быть допущены лишь в случае аварии, для спасения людей. Француз Морис Фарг во время рекордного погружения достиг глубины 120 метров, но поплатился за это жизнью, став жертвой глубинного опьянения. Из троих итальянцев, установивших рекорд и спустившихся на глубину 131 метр, один не смог расписаться на пластине, а подписи двух других были совершенно неразборчивы.

Глубинное опьянение воздействует на центральную нервную систему и умственную деятельность человека. При глубинном опьянении возникают слуховые и зрительные галлюцинации. Водолаз не может трезво оценить обстановку, он испытывает прилив чрезмерного легкомыслия и желание шутить. Он снимает с себя снаряжение, выплевывает загубник, что часто заканчивается потерей сознания. С подъемом же на глубину меньше 40 метров опьянение неожиданно исчезает без признаков похмелья.

Существуют две теории, объясняющие физиологический механизм этого явления. Классическая теория считает, что опьянение вызывается наркотическим действием азота ("азотный наркоз"), когда парциальное давление азота во вдыхаемом воздухе превышает 4 атмосферы. Вторая теория утверждает, что дело вовсе не в азоте, а в количественном соотношении углекислого газа и кислорода в организме человека. Одновременное действие этих газов при их повышенном парциальном давлении и вызывает глубинное опьянение - отравление углекислым газом при избытке кислорода. Можно избежать опьянения, но для этого водолаз должен дышать искусственной смесью, в которой содержание кислорода должно быть низким.

Автором этой теории, поставившей под сомнение все классические водолазные принципы, стал австриец Ганс Келлер. Во время своего первого спуска под воду на озере Лаго-Маджоре 23 августа 1960 г. Келлер достиг глубины 156 метров. Дышал он при этом смесью, содержащей всего 5 процентов кислорода и 95 процентов азота. Поскольку на первых метрах погружения низкое содержание кислорода в смеси не позволяет применить ее для дыхания, Келлер вначале использует обычный сжатый воздух из дополнительного баллона. Только достигнув глубины 30 метров, где парциальное давление кислорода достаточно высоко, он переходит на искусственную смесь. Позднее Келлер спустился в барокамере, вначале на 220 метров, а затем и на 300. Устранив одно препятствие на пути человека в толщу океана - глубинное опьянение, Келлер также значительно сократил время подъема водолаза на поверхность. Подъем с глубины 300 метров он совершил за время в десять раз меньшее, чем этого требуют стандартные таблицы декомпрессии. Перед началом погружений Келлер уменьшает содержание азота в тканях организма, используя для дыхания кислород. По мере же увеличения глубины он дышит различными газовыми смесями, в которых в качестве разжижителя используются инертные газы, например гелий, аргон, неон, криптон, ксенон. Чем легче инертный газ, тем быстрее происходит растворение его в тканях человека, тем большей скоростью диффузии он обладает. При подъеме на поверхность Келлер чередует в определенном порядке дыхательные смеси, переходя с уменьшением глубины на более тяжелую смесь. Поэтому газ более легкий из тканей организма выходит быстрее, чем в них растворяется более тяжелый. В то время как водолаз дышит второй смесью, более тяжелой, он уже проходит декомпрессию по первому инертному газу. На глубине 15 метров переход на чистый кислород позволяет освободиться от последнего инертного газа (Заслуги Келлера, приложившего современный математический аппарат к теории водолазного дела, несомненны, его работы дали толчок развитию глубоководных спусков. Сейчас погружения на глубину 400-500 метров проведены в разных странах, однако следует отметить, что приведенная здесь автором теория, которой руководствовались Келлер и Бюльман, изложенная в патентах и статьях, в дальнейшем не выдержала экспериментальной проверки и в настоящее время устарела. (Прим. ред.)).

Мы погружаемся на сжатом воздухе и не должны работать на глубинах более 40-50 метров, однако нам необходимо научиться распознавать первые, даже незначительные изменения, происходящие в организме в результате действия малых доз глубинного алкоголя. Первый спуск - с Проппом. Погружаемся медленно. Через маску, края которой засунуты под тонкий шлем, я поддуваю воздух в костюм и частично устраняю обжим. На 27 метрах, на краю большого уступа, первая остановка. Миша показывает мне на пояс - поправляю груза так, что-бы пряжка была под рукой. Снизу от чистого песчаного дна сильная подсветка. Мягкий равномерный свет заполняет все вокруг, полумрак остается выше. Последние метры мы спускаемся, планируя по пологой кривой от уступа к камню на песке, усыпанному актиниями и крабами.

Глубиномер показывает 35 метров. Дно полого понижается в сторону моря. Голотурии и гребешки, разбросанные в беспорядке, оживляют однообразную поверхность дна. Мы спускаемся еще ниже. Воздух становится вязким, при вдохе течет через горло, как холодная жидкость, приобретает вкус металла. Стараюсь запомнить то, что вижу на дне, но для этого нужно сделать усилие - мысли разбегаются. Впереди небольшой мыс, за ним несколько уступов уходят еще ниже. Я останавливаюсь, а Миша спускается глубже. Плывет он медленно, размеренно шевеля ластами. Дыхание редкое, изменился его ритм. После вдоха сравнительно долго нет потребности сделать выдох, частота что-то около 8-10 циклов в минуту (В настоящее время, с улучшением снаряжения и приобретением дополнительного опыта, считается более целесообразным придерживаться на любой глубине обычного ритма дыхания. (Прим. ред.)). Пропп выполняет легкую работу: из круглых песчаных конусов он извлекает обитателей моря и засовывает их в стеклянную банку. Мы пробыли здесь около четверти часа, но мне для первого раза этого вполне достаточно.

При очередном погружении к нам присоединяемся опытный водолаз - москвич Олег Серов. У него с собой фотоаппарат и электронная вспышка. Те цветные фотографии, которые я видел в Ленинграде, были сделаны этой камерой. Олег уходит вниз, я следом за ним. Спускаемся быстро, и мне не удается устранить обжим. Я в плачевном состоянии. Костюм сковывает движения, вдобавок у меня еще и отрицательная плавучесть, груза кладут на дно и буквально вжимают в грунт. Все попытки снять обжим ничего не дают - шлем костюма плотно присосался к лицу и воздух, который я выдыхаю в маску, вырывается наружу. Я подтягиваюсь на руках вверх по стенке и занимаю вертикальное положение. От этого усилия дыхание учащается, дает себя знать глубина в 35 метров. Яркая вспышка света - Олег фотографирует меня возле большой губки, за которую я придерживаюсь. Затем он отплывает в сторону на несколько метров, я с трудом двигаюсь следом, и тут начинается нечто мерзкое. Мысли путаются, очертания стенки и Олега расплываются, все идет кругом. Меня опять укладывает на дно. Некоторое время лежу, но никакого улучшения. Нужно подниматься наверх, несмотря на то что съемка сегодня будет сорвана. От дна отрываюсь с трудом, подтягиваюсь на руках. Кругом розовый туман. Неожиданно из него выплывают отдельные яркие пятна на стене, но затем снова туман. Какая длинная стенка! Один, второй, третий, четвертый уступ, сколько же их всего? Что-то раньше было меньше. А поднимаюсь ли я? Может быть, я потерял способность ориентироваться и плыву вдоль стенки параллельно дну? Есть же глубиномер, как это я про него забыл! На нем 20 метров, значит, все-таки поднимаюсь. Опять вверх, вверх и вверх. Никаких выдержек - слишком мало был на глубине. Вот и поверхность. Шлюпка рядом. Станислав втаскивает меня в лодку: "Что случилось?" Пропп машет рукохЧ: "Оставь, пусть придет в себя. Олега потеряли".

Ветер и накат, пузыри воздуха от водолаза найти можно только с большим трудом. Но Олег находится сам, он всплывает недалеко от берега. У него все в порядке, но увидев, что я неожиданно исчез, он поднялся на поверхность - узнать, где я.

У меня сильнейшая головная боль, стук в висках. Причин, вызвавших сегодняшние неприятности, может быть несколько. Сильнейший обжим. Как следствие - нарушение равномерной циркуляции крови в организме. Вполне возможно, что воздух был просто плохо очищен. Судя по признакам - головная боль, головокружение, стук в висках - это похоже на отравление угарным газом. Возможно и другое. При быстром спуске я дышал слишком часто и неглубоко. Мои легкие просто не успевали освобождаться от углекислого газа, поскольку при таком дыхании в газообмене участвует в основном отработанный воздух, находящийся в трубках акваланга. Углекислый газ не удалялся, а накапливался в организме. Первым косвенным признаком увеличения концентрации углекислого газа во вдыхаемом воздухе может служить затуманивание стекла маски, правда, в воде с низкой температурой причиной этого может явиться и конденсат. При сильном возрастании концентрации углекислого газа у водолаза наблюдается ощущение полного изнеможения, головная боль, ухудшается зрение и сердечная деятельность. В отдельных случаях наступает потеря сознания. На ухудшение газообмена также влияет и конструкция мундштучной коробки акваланга. Так как трубки вдоха и выдоха сообщаются между собой, при выдохе часть воздуха заполняет обе трубки. При последующем неглубоком вдохе этот объем воздуха, насыщенный углекислым газом, первым попадает в легкие человека. При частом и неглубоком дыхании поступление свежего воздуха может вообще быть минимальным, при этом концентрация углекислого газа в крови резко возрастает (В наступлении тяжелого состояния большую роль играет сопротивление дыханию и утомление дыхательных мышц. Сопротивление дыханию зависит от увеличения плотности газа на глубине, гидрокостюма, сжимающего грудную клетку, и конструкции акваланга. (Прим. ред.)).

При нормальном ритме дыхания свежий воздух заполняет полости обеих трубок. При выдохе этот неиспользованный воздух выбрасывается вместе с отработанным и, таким образом, не участвует в газообмене. К следующему погружению я разыскал специальные слюдяные клапаны от кислородного аппарата и установил их в мундштучной коробке. Клапаны разделили полости трубок вдоха, выдоха и мундштучной коробки. Помимо того, что улучшился газообмен, значительно сократился расход воздуха и, следовательно, увеличилось время пребывания водолаза под водой.

Все дальнейшие работы на глубинах 30-55 метров прошли успешно. В результате каждый из нас смог выработать свое индивидуальное восприятие глубины и был готов к работам на этих глубинах.

Выполнение этой программы завершило сезон 1964 г., и все мы вернулись к своей основной работе. В начале 1965 г. в Ленинграде появился Пропп с потрясающей новостью: "Поездка в Антарктику становится реальной и может состояться в этом же году". Его предложение применить для изучения прибрежной зоны Антарктики до глубин 50 метров легководолазную технику нашло поддержку со стороны ученых Зоологического института Академии наук СССР и руководства Арктического и антарктического института. Предполагается включить отряд гидробиологов в состав Одиннадцатой советской антарктической экспедиции на сезон 1965/66 г. В связи с этим в Дальних Зеленцах Пропп планирует на летний сезон испытания необходимой техники. В первую очередь должны быть сделаны гидрокостюмы из губчатой резины, аппаратура для подводного фотографирования и подледного освещения. Предусматривались многочисленные погружения для испытания всей фототехники, внесение в конструкции необходимых исправлений и устранение недоделок. Для участия в работах Пропп пригласил из Ленинграда инженера-оптика Бориса Котлецова и меня, а из Москвы двух авиационных инженеров - Виктора Вахранева и Бориса Володенко.

Подводным фотографированием я увлекался уже несколько лет, и не представлял себе лучшего отпуска, чем поездка на Баренцево море и участие в этих работах. Мне опять был необходим отпуск на два с половиной месяца. Получить его было трудно, но вполне возможно. Работая в проектном институте "Теплоэлектропроект" инженером-строителем, я занимался расчетами конструкций тепловых электростанций. Нельзя сказать, что просьба предоставить мне дополнительный отпуск, с которой я обращался к руководству института каждый год, вызывала у него радость. Однако я всегда встречал понимание, и в конце концов все улаживалось. Помогал мне в этом и начальник отдела И. С. Литвин, планируя мою работу так, чтобы летом можно было безболезненно уехать на Север. Обошлось все и в этот раз. В начале лета я приехал в Дальние Зеленцы. Здесь уже был Вахранев. Работы, связанные с подготовкой к экспедиции в Антарктику, начинали развертываться.

Выбирая гидрокостюмы, остановились пока на варианте из губчатой резины. Этот тип костюма обладает рядом преимуществ перед фирменными костюмами ГКП-4 и "Садко". Костюм из губки (микропоры) значительно теплее, хотя по мере роста давления теплозащитные свойства резины ухудшаются вследствие сжатия воздушных пузырьков в ее толще. Шлем сделан так, что он неплотно прилегает к лицу и позволяет поддувать воздух под костюм для устранения обжима, исключая возможность баротравмы уха при погружении и всплытии.

Первый сухой костюм из губки появился у Проппа несколько лет назад и за время интенсивной эксплуатации хорошо себя зарекомендовал. Костюм, состоящий из штанов и куртки, соединяется в единое целое на поясе с помощью герметизирующего устройства и делается индивидуально по фигуре водолаза, так, чтобы он по возможности не имел складок. Поэтому влезать в такой костюм приходится змеей, освободиться же от него - целая проблема. Это является недостатком костюма. Действуя в одиночку, водолаз в лучшем случае сможет снять куртку только наполовину, дальше вся надежда на товарища.

Я начал клеить костюм для себя еще в Ленинграде. После очередной примерки, пытаясь снять куртку самостоятельно, я так в ней застрял, что через четверть часа безрезультатной возни готов был испустить дух. Жена, услышав странные стоны, влетела в комнату, помогла сдернуть куртку, а увидев мое измученное лицо, не выдержав, заметила: "Если ты решил покончить жизнь самоубийством, совершенно незачем залезать в эту ужасную резину и совсем не обязательно ехать в ней нырять".

Уже в Дальних Зеленцах костюм был закончен. Мне предстояло испытать свое детище. Как рыцарь в доспехах, проковылял я на негнущихся ногах от лаборатории к причалу. Следом за мной шел Вахранев с аквалангом и грузами. Помогая мне их надеть, Виктор указал на шлюпку, стоящую в нескольких метрах от причала: "Будешь плавать - подтяни заодно и шлюпку. После спуска пойдем ловить треску".

Спускаюсь по лестнице в воду и, оттолкнувшись, отплываю несколько в сторону от причала. Непривычно большая плавучесть, воздух не только под костюмом, но еще и в самой резине. Чтобы легко погрузиться, следует хорошо обжаться. Перегибаюсь в пояснице и выбрасываю ноги вверх. Неожиданно весь костюм моментально наполняется ледяной водой; значит, либо соскочило уплотнение по поясу, либо костюм лопнул. Плавучесть уменьшается, но не настолько, чтобы меня уложило на дно. Воздух в микропорах помогает мне держаться - еще одно достоинство костюма из губки. В полузатопленном состоянии плыву к причалу. Вылезаю абсолютно мокрым. Куртка оказалась коротковатой и, когда я согнулся в пояснице, сильно натянулась, а поскольку резина оказалась далеко не лучшего качества, от этого усилия она лопнула по всей ширине спины.

Пропп приветствует наше быстрое возвращение и поздравляет меня со вторым местом в соревнованиях по минимальному времени пребывания под водой в водолазном костюме. Гордиться мне нечем, ибо пальма первенства принадлежит одному парню, работавшему у Миши до моего приезда. Этот водолаз оказался таких габаритов, что ни один из костюмов ГКП-4 ему не подошел. Выручил Саша Пушкин. В его коллекции водолазных костюмов оказался костюм "Эпрон" самого большого размера. Однако, имея ноги, длина которых не предусмотрена никакими стандартами, трудно на что-либо надеяться. Влезать в костюм и ковылять в нем на полусогнутых ногах по причалу - мало сказать, что это только неудобно. Нужно иметь еще и хорошие нервы, чтобы выслушивать многочисленные замечания остряков, вечно шатающихся по пирсу. Поскольку водолазу расстраиваться перед спуском не рекомендуется, то в конце концов Саша посоветовал новому владельцу костюма либо укоротить негабаритные ноги, либо удлинить костюм. Уже к следующему спуску штаны были разрезаны на уровне голени и надставлены. Реконструированные подобным образом, они оказались все-таки чуть-чуть коротки и при каждом шаге натягивались в струнку. Очередной спуск был предельно коротким: прыжок с лодки в воду и сразу же выброшенная вверх рука с грузами - знак окончания погружения и выхода из воды.

Так как дальнейшая борьба за первое место меня не прельщала, то я добросовестно надставил куртку на солидный кусок. На коленях, задней части штанов и локтях рукавов я приклеил по дополнительному овальному куску резины. После всех этих дополнений меня уже не спрашивали: "А у вас что, костюм "Калипсо"?" Однако теперь я мог спокойно сгибаться, нырять, ползать, шагать, садиться на морских ежей и вставать коленями на дно.

Все это можно было проделать под водой, но только не в нашей лаборатории. Здесь царит первозданный хаос и в костюме передвигаться можно только по замысловатой кривой, обходя многочисленные камеры для подводной съемки. Чаще всего в разобранном виде, они лежат на столах и свободных стульях, поражая своей фантастической формой, обилием цветных проводов, герметизирующих уплотнений, заржавленных болтов и гаек. Все это те конструкции, которые доводятся до состояния безотказной работы. Другие, которые никогда не работали и не будут работать, лежат под стеллажами на полу. Это различные боксы под кино- и фотокамеры, плод необузданной фантазии любителей подводных снимков, приезжающих сюда ежегодно и оставляющих здесь незавершенные плоды своего труда. В ближайшее время особенно выдающиеся экземпляры из этой коллекции должны быть повешены под потолком вместе с краткой технической характеристикой индивидуальных особенностей каждой из камер. Во избежание осложнений дипломатического порядка в этих характеристиках не упоминается имя создателя, но зато подводится итог количеству отснятых кадров, подмоченных и безнадежно испорченных фото- и киноаппаратов. Эта экспозиция призвана отразить не только эволюцию боксов и интеллекта их создателей, но и послужить своеобразным эталоном, по которому можно будет судить о потенциальных возможностях подобного снаряжения подводников, приезжающих в Дальние Зеленцы. Однако желание запечатлеть свою личность среди ламинарий, ежей и рыб оказывается сильнее самых убедительных и осязаемых доводов. Количество испорченных фотоаппаратов и уникальная коллекция боксов постоянно увеличиваются, а качество и количество всех полученных снимков значительно уступают тем, что были сделаны Серовым и Проппом в первые годы работы на Баренцевом море.

Подводное фотографирование оказалось много сложнее съемки кинофильма. В фильме выручает динамика происходящего действия. Последовательная смена одного объекта другим, способы монтажа сцен позволяют рассказать об эпизоде целым рядом дополнительных кадров. Кадры динамично сменяют друг друга на экране, и зритель не успевает заметить в них нерезкость по краям или другие технические недостатки. Фотографию - совсем наоборот - можно разглядывать сколько угодно, и - увы - добиться хорошего результата здесь гораздо труднее. Только на небольших глубинах в тропиках, где много солнца и жизни, удается получить вполне приемлемые фотографии. Подводному фотографу, работающему в морях высоких широт, где естественная освещенность крайне низка, необходимо применять искусственное освещение, ему требуются надежные и автономные источники света. Времена, когда энтузиасты подводной съемки сжигали на поверхности воды килограммы магния для освещения подводных пейзажей, давно прошли. Электронные импульсные лампы позволяют получить мощную вспышку света и хороший снимок практически на любой глубине. Однако это будет только жалкий фрагмент дна или отдельное животное. Красивейшие подводные ландшафты оказываются на фотографиях плоскими и убогими. Свет импульсных ламп освещает лишь малую часть пейзажа и уничтожает ощущение перспективы, поскольку там, куда свет не попадает, получаются глубокие тени и провалы. Окружающее водолаза сияющее нежно-голубое пространство воды, в котором, как в дымке, растворяются массы животных и растений, выглядит при этом просто плоским темным фоном.

Сколько раз я наблюдал, как, просматривая журнал с подводными фотографиями, человек или оставался совершенно равнодушным, или же начинал его вертеть во все стороны, желая найти наиболее приемлемое, с его точки зрения, положение изображенного. Дело еще и в том, что люди неподготовлены для восприятия фрагмента непривычного мира. Именно в силу этого обстоятельства следует делать больше фотографий с человеком. Там, где есть человек, все сразу же встает на свои места. У снимка есть верх и низ, масштаб для животных и растений, а удачно выбранное положение человека, парящего в толще воды, дает представление о физических законах подводного мира.

В течение первых двух недель мы заканчиваем сборку трех вариантов забоксированных электронных светильников и приступаем к отработке методики подводного фотографирования. Большие мастера образных и колоритных выражений, Котлецов и Володенко каждой народившейся конструкции дают свое название. Имя "морской змей" получает конструкция Вахранева - соединение осветителя, выполненного в длинной дюралевой трубе, с фирменным боксом УПК под фотоаппарат "Ленинград". Осветитель, изготовленный по схеме известного подводного фотографа А. Рогова, расположен оптимально относительно фотокамеры и объекта съемки - впереди и сбоку. Блок питания - элементы батареи "Молния", четыре конденсатора - и сопротивления скомпонованы так, что легко помещаются в трубе, служащей одновременно и корпусом осветителя. Герметичный рефлектор вынесен на конец трубы и имеет поворотное устройство, обеспечивающее освещение объекта съемки под различными углами. Направление светового потока может быть также изменено путем регулирования угла между осветителем и фотокамерой. Недостаток осветителя - одностороннее освещение объекта съемки и затрудняющее работу сопротивление длиной трубы при ее перемещении в воде. Осветитель конструкции Проппа учитывает недостатки "морского змея". Рефлекторы двух ламп-вспышек, вынесенных вперед на тонких медных трубках с двух сторон от снимаемого объекта, позволяют создавать равномерное освещение и обладают минимальным сопротивлением при движении в воде. Крепятся трубки к корпусу осветителя, в котором находится весь блок питания мощностью 120 джоулей. Осветитель работает в соединении либо с боксом КПФ, приспособленным под фотоаппарат "Искра", либо с боксом УПК. Результату объединения - устрашающему монстру - присваивается название "морской паук". Корпус моей камеры представляет собой дюралевый цилиндр диаметром 200 миллиметров, в котором одновременно находятся фотоаппарат "Ленинград" и блок питания. Рефлектор лампы-вспышки, вынесенный вперед на гибком и длинном стальном шланге, может быть поставлен (теоретически) в любое положение относительно объекта съемки. Конструкция получила название "морской удав".

Ежедневно, погрузив весь наш морской зоопарк на нос шлюпки и ощетинившись во все стороны светильниками, мы отправляемся на погружения, преисполненные веры в свои конструкции и надежды получить потрясающие кадры. Но все наши "морские звери" почему-то отлично работают только на воздухе. Стоит им попасть в среду, для которой они были созданы, как каждый проявляет свой скрытый змеиный нрав. Под водой светильник "морского удава" упорно не желает быть вынесенным вперед на гибком шланге, под углом к снимаемому объекту. Лишний раз я убеждаюсь, что вода во много раз плотнее воздуха. При плавании сопротивление воды отбрасывает светильник назад. Перед очередным кадром я возвращаю его в требуемое положение, затрачивая на это при каждом спуске массу времени. Убедившись, что такой врожденный дефект устранить можно только хирургическим путем, я присоединяю к шлангу добавочную металлическую трубку, жестко фиксируя светильник. Котлецов, помогающий мне при этой операции, тотчас же переименовывает "морского удава" в "морскую кобру".

Нарушение синхронизации срабатывания фотоаппаратов и осветителей наиболее часто - то выскакивает из гнезда штырь синхроконтакта, то при смене пленки попадает капля воды на его конец, то повреждается изоляция провода, прижатого крышкой бокса. Стоит чуть-чуть перекоситься крышке бокса УПК или же попасть соринке на уплотнение, как вода проникает внутрь. Целый вечер Виктор затрачивает на переборку, промывку спиртом и смазывание частей фотоаппарата.

Затем стали преподносить сюрпризы фотоаппараты, которыми производилась съемка. Наиболее часто выходил из строя механизм транспортировки пленки. Случались и менее серьезные, но все же достаточно досадные вещи. Как-то, отсняв очередную пленку и проявив ее, я увидел только наполовину экспонированные кадры: рычаг опережения зажигания синхроконтакта сместился в положение, предназначенное для пользования лампами-вспышками одноразового действия. Вспышка ламп происходила раньше, чем шторки затвора открывались полностью. То же самое раньше уже случилось у Вахранева. Чтобы избавиться в дальнейшем от возможных неполадок, он прикрутил этот рычаг к кнопке спуска, зафиксировав таким образом только положение, соответствующее работе с импульсными лампами. Я же, не послушав его совета и не пожелав обременять фотоаппарат всякими проволочками, теперь пожинал плоды своего упрямства.

Бывали дни, когда мы все по очереди спускались в воду и, сделав всего один-два кадра, поднимались на поверхность и возвращались в лабораторию для выяснения причин отказа аппаратуры. В конце концов настал день, когда все наши морские монстры заработали. Каждый раз после погружений я отправлялся в фотолабораторию и проявлял там отснятые пленки. Вечером мы устраивали их просмотр, выявляли недостатки как в технике съемки, так и в композиции отдельных кадров. Учитывая, что низкая чувствительность цветных негативных материалов сильно ограничивает возможности подводного фотографирования, мы применили способ повышения их эффективной чувствительности. Для увеличения светочувствительности пленки и для градационных характеристик будущего цветного негатива (позитива) решающее значение имеет обработка в растворе проявителя - в цветном для негативных пленок, в черно-белом для пленок с обращением. К счастью, большинство людей не знает, как изменяются цвета под водой. Поэтому даже заметное искажение цветопередачи на снимках почти не портит впечатления от фотографий. Пленки, снятые иод водой, можно обрабатывать иначе, чем экспонированные на суше. Следует иметь в виду, что увеличение времени проявления усиливает вуаль, так как при этом восстанавливается и не освещенное при съемке галлоидное серебро. Для пленок с обращением это серебро необходимо для образования позитивного изображения. В результате наиболее плотные участки на диапозитиве становятся несколько светлее, а весь он приобретает синеватый оттенок. Для подводных кадров это не может считаться существенным недостатком. Для негативных пленок наличие вуали сказывается только на времени экспозиции при печати позитивов. Можно ограничить образование вуали, добавляя к первому проявителю некоторое количество раствора бензотриазола, но для каждой партии пленки эта добавка должна определяться экспериментальным путем. Таким образом, увеличивая время проявления, можно повысить чувствительность пленок в 2-3 раза без заметного нарушения цветопередачи.

Много времени потратил Пропп и на изготовление системы подводного освещения, которое могло даже и не понадобиться, так как никто не мог сказать заранее, светло или темно подо льдом припая в Антарктике. О том, с чем столкнутся аквалангисты в Антарктике, высказывались самые различные предположения. Одни считали, что на глубинах до 50 метров, на которые смогут погружаться гидробиологи, никаких животных нет, есть только голая скала, потому что дрейфующие айсберги добросовестно проутюжили все дно; да нет же, утверждали другие, там все дно покрыто многометровым слоем губок. Гидрологи, работавшие в Антарктике на льду припая, считали, что погружаться там невозможно, поскольку вместо воды подо льдом находится плотная каша из кристаллов плавающего внутриводного льда. Наконец, самые яростные противники погружений приводили убийственный довод о косатках. Косатка - крупный дельфин, питается в Антарктике пингвинами и тюленями. "Аквалангиста разорвать на куски и съесть косатке ничего не стоит, - утверждали они, - ваше первое погружение будет и последним". В подобных случаях гидробиологи отвечали с апломбом: "Косаток в Антарктике, прежде всего, вообще нет, для человека же они совершенно безопасны, так как не проявляют на него пищевой реакции". Себя же они утешали тем, что если косатка все-таки и проявит на человека пищевую реакцию, то баллоны акваланга явно окажутся вредными для ее пищеварения.

Группа, которая отправлялась в Антарктику, состояла всего из трех человек: от ММБИ - М. В. Пропп и А. Ф. Пушкин, от Зоологического института Академии наук - кандидат биологических наук Е. Н. Грузов. Несмотря на трудные условия работ, гидробиологи успешно справились с поставленной задачей. Все трое спускались под воду, совершили более 160 погружений до глубин 50 метров, установили количество и распределение животных и растений и взаимосвязь между ними. Воды, омывающие берега Антарктиды, оказались на редкость богатыми животными различных видов. Многие формы, такие, как кораллы, морские лилии, живущие обычно в экваториальных морях, сохранились в Антарктике, возможно, с тех времен, когда там был тропический климат. Результаты работ оказались настолько интересны и значительны, что через год гидробиологический отряд опять был включен в состав антарктической экспедиции. В этот раз группа состояла уже из четырех человек: Евгений Грузов (руководитель отряда) и Саша Пушкин - биологи, Валентин Люлеев - механик, имеющий большой опыт работы на море. Получил предложение поехать в Антарктиду и я. Вполне понятно, что отказаться от участия в столь интересной экспедиции я не мог. Уладив свои дела на основной работе и получив длительный отпуск на время экспедиции, осенью 1967 г. я перешел на работу в Зоологический институт.